Неточные совпадения
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (
Читает.)«Спешу тебя уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на милосердие божие, за два соленые огурца особенно и полпорции икры рубль двадцать пять копеек…» (Останавливается.)Я ничего
не понимаю: к чему же тут соленые огурцы и икра?
Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и
прочитать:
не содержится ли нем какого-нибудь донесения или просто переписки.
Городничий (
читает).«Как сивый мерин».
Не может быть! вы это сами написали.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому
читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
Почтмейстер. Знаю, знаю… Этому
не учите, это я делаю
не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем
прочтешь — так описываются разные пассажи… а назидательность какая… лучше, чем в «Московских ведомостях»!
Трудись! Кому вы вздумали
Читать такую проповедь!
Я
не крестьянин-лапотник —
Я Божиею милостью
Российский дворянин!
Россия —
не неметчина,
Нам чувства деликатные,
Нам гордость внушена!
Сословья благородные
У нас труду
не учатся.
У нас чиновник плохонький,
И тот полов
не выметет,
Не станет печь топить…
Скажу я вам,
не хвастая,
Живу почти безвыездно
В деревне сорок лет,
А от ржаного колоса
Не отличу ячменного.
А мне поют: «Трудись...
Чтоб их
читать, крестьянина
Мудреной русской грамоте
Не стоит обучать!..
Уйдет в свою светелочку,
Читает святцы, крестится,
Да вдруг и скажет весело:
«Клейменый, да
не раб!..»
А крепко досадят ему —
Подшутит: «Поглядите-тко,
К нам сваты!» Незамужняя
Золовушка — к окну:
Ан вместо сватов — нищие!
Эх! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик
не Блюхера
И
не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги
прочитать…
Заметив любознательность
Крестьян, дворовый седенький
К ним с книгой подошел:
— Купите! — Как ни тужился,
Мудреного заглавия
Не одолел Демьян:
«Садись-ка ты помещиком
Под липой на скамеечку
Да сам ее
читай...
Стародум(распечатав и смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная
читать, показывает вид, что глаза разобрать
не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе, в книге.
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я
не знаю твоей книжки, однако
читай ее,
читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать
не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось
читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Г-жа Простакова.
Прочтите его сами! Нет, сударыня, я, благодаря Бога,
не так воспитана. Я могу письма получать, а
читать их всегда велю другому. (К мужу.)
Читай.
Стародум(
читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее
не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Софья (одна, глядя на часы). Дядюшка скоро должен вытти. (Садясь.) Я его здесь подожду. (Вынимает книжку и
прочитав несколько.) Это правда. Как
не быть довольну сердцу, когда спокойна совесть! (
Прочитав опять несколько.) Нельзя
не любить правил добродетели. Они — способы к счастью. (
Прочитав еще несколько, взглянула и, увидев Стародума, к нему подбегает.)
Скотинин. А на что? Да хоть пять лет
читай, лучше десяти тысяч
не дочитаешь.
Софья.
Прочтите его сами, сударыня. Вы увидите, что ничего невиннее быть
не может.
На бумажке я
прочитал: „
Не удивляйся, но попорченное исправь“.
Он
прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить деньги;
не было ни жестокого слова, ни упрека, но
не было и снисходительности. Главное же — был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда возбуждаемо было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными принадлежностями, позвонил.
Вронский взглянул на них, нахмурился и, как будто
не заметив их, косясь на книгу, стал есть и
читать вместе.
Другое было то, что,
прочтя много книг, он убедился, что люди, разделявшие с ним одинаковые воззрения, ничего другого
не подразумевали под ними и что они, ничего
не объясняя, только отрицали те вопросы, без ответа на которые он чувствовал, что
не мог жить, а старались разрешить совершенно другие,
не могущие интересовать его вопросы, как, например, о развитии организмов, о механическом объяснении души и т. п.
Сняв венцы с голов их, священник
прочел последнюю молитву и поздравил молодых. Левин взглянул на Кити, и никогда он
не видал ее до сих пор такою. Она была прелестна тем новым сиянием счастия, которое было на ее лице. Левину хотелось сказать ей что-нибудь, но он
не знал, кончилось ли. Священник вывел его из затруднения. Он улыбнулся своим добрым ртом и тихо сказал: «поцелуйте жену, и вы поцелуйте мужа» и взял у них из рук свечи.
Левин, которого давно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев хотя перед смертью, писал брату Сергею Ивановичу и, получив от него ответ,
прочел это письмо больному. Сергей Иванович писал, что
не может сам приехать, но в трогательных выражениях просил прощения у брата.
— В конюшню! — сказал он и достал было письма, чтобы
прочесть их, но потом раздумал, чтобы
не развлекаться до осмотра лошади. — «Потом»!…
Он
прочел письма. Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой,
не могло быть о том речи. Всего же неприятнее тут было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с женою. И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
— Я боюсь, что она сама
не понимает своего положения. Она
не судья, — оправляясь говорил Степан Аркадьич. — Она подавлена, именно подавлена твоим великодушием. Если она
прочтет это письмо, она
не в силах будет ничего сказать, она только ниже опустит голову.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он
не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно
прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
— Хорошо, — сказала она и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо и стала
читать с конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы»,
прочла она. Она пробежала дальше, назад,
прочла всё и еще раз
прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она
не ожидала.
Но Левин
не слушал ее; он, покраснев, взял письмо от Марьи Николаевны, бывшей любовницы брата Николая, и стал
читать его.
Когда Катавасов кончил, Левин посмотрел на часы, увидал, что уже второй час, и подумал, что он
не успеет до концерта
прочесть Метрову свое сочинение, да теперь ему уж и
не хотелось этого.
Мать отстранила его от себя, чтобы понять, то ли он думает, что говорит, и в испуганном выражении его лица она
прочла, что он
не только говорил об отце, но как бы спрашивал ее, как ему надо об отце думать.
Степан Аркадьич получал и
читал либеральную газету,
не крайнюю, но того направления, которого держалось большинство. И, несмотря на то, что ни наука, ни искусство, ни политика собственно
не интересовали его, он твердо держался тех взглядов на все эти предметы, каких держалось большинство и его газета, и изменял их, только когда большинство изменяло их, или, лучше сказать,
не изменял их, а они сами в нем незаметно изменялись.
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в глаза. «Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру с прощением спокойнее»,
прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту,
не могло быть никакого сомнения.
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и чувств, которых он
не мог передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он
читал, и в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам
не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.
Княгиня видела, что Кити
читает по вечерам французское Евангелие, которое ей подарила госпожа Шталь, чего она прежде
не делала; что она избегает светских знакомых и сходится с больными, находившимися под покровительством Вареньки, и в особенности с одним бедным семейством больного живописца Петрова.
Он
прочел руководящую статью, в которой объяснялось, что в наше время совершенно напрасно поднимается вопль о том, будто бы радикализм угрожает поглотить все консервативные элементы и будто бы правительство обязано принять меры для подавления революционной гидры, что, напротив, «по нашему мнению, опасность лежит
не в мнимой революционной гидре, а в упорстве традиционности, тормозящей прогресс», и т. д.
Мысли эти томили и мучали его то слабее, то сильнее, но никогда
не покидали его. Он
читал и думал, и чем больше он
читал и думал, тем дальше чувствовал себя от преследуемой им цели.
— О, да, это очень… — сказал Степан Аркадьич, довольный тем, что будут
читать и дадут ему немножко опомниться. «Нет, уж видно лучше ни о чем
не просить нынче» — думал он, — только бы,
не напутав, выбраться отсюда».
Всё, что она видела, подъезжая к дому и проходя через него, и теперь в своей комнате, всё производило в ней впечатление изобилия и щегольства и той новой европейской роскоши, про которые она
читала только в английских романах, но никогда
не видала еще в России и в деревне.
— Сейчас посмотрю, — отвечал швейцар и, взглянув на конторке, достал и подал ей квадратный тонкий конверт телеграммы. «Я
не могу приехать раньше десяти часов. Вронский»,
прочла она.
В последнее время в Москве и в деревне, убедившись, что в материалистах он
не найдет ответа, он перечитал и вновь
прочел и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауера, тех философов, которые
не материалистически объясняли жизнь.
Воспоминание о жене, которая так много была виновата пред ним и пред которою он был так свят, как справедливо говорила ему графиня Лидия Ивановна,
не должно было бы смущать его; но он
не был спокоен: он
не мог понимать книги, которую он
читал,
не мог отогнать мучительных воспоминаний о своих отношениях к ней, о тех ошибках, которые он, как ему теперь казалось, сделал относительно ее.
Она пишет детскую книгу и никому
не говорит про это, но мне
читала, и я давал рукопись Воркуеву… знаешь, этот издатель… и сам он писатель, кажется.
Графиня Лидия Ивановна долго
не могла сесть, чтобы
прочесть письмо. У ней от волнения сделался припадок одышки, которой она была подвержена. Когда она успокоилась, она
прочла следующее французское письмо.
Он знал тоже, что многие мужские большие умы, мысли которых об этом он
читал, думали об этом и
не знали одной сотой того, что знала об этом его жена и Агафья Михайловна.
Он попробовал
читать, но никак
не мог восстановить в себе весьма живого прежде интереса к евгюбическим надписям.
Предсказание Марьи Николаевны было верно. Больной к ночи уже был
не в силах поднимать рук и только смотрел пред собой,
не изменяя внимательно сосредоточенного выражения взгляда. Даже когда брат или Кити наклонялись над ним, так, чтоб он мог их видеть, он так же смотрел. Кити послала за священником, чтобы
читать отходную.
— Да что же в воскресенье в церкви? Священнику велели
прочесть. Он
прочел. Они ничего
не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали. А на что — они сами
не знают.
Левин слушал, как секретарь, запинаясь,
читал протокол, которого, очевидно, сам
не понимал; но Левин видел по лицу этого секретаря, какой он был милый, добрый и славный человек.
Одно время,
читая Шопенгауера, он подставил на место его воли — любовь, и эта новая философия дня на два, пока он
не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из жизни взглянул на нее, и оказалась кисейною, негреющею одеждой.